«Приятно слышать каждый день «мишаризмы»: о набеговой экспедиции и погребальной эпиграфике

Альфрид Бустанов рассказывает о том, почему уникальность комплекса в Каргале под Оренбургом признается лишь теми, чьи родные здесь похоронены

«Нельзя сводить важные места памяти и  культурные пространства к  краеведческим увлечениям — это слишком большая роскошь»,  — уверен ассистент-профессор Амстердамского университета, историк Альфрид Бустанов, последние месяцы путешествующий с  научными целями по  России. В  своем очередном материале для «БИЗНЕС Online» он  замечает, что между Оренбургом и  Уфой еще живы островки литературного татарского языка, а  исламской культуре в  стране не  хватает внимания самих мусульман.

«В селении Стерлибашево (Эстәрлебаш) в Башкортостане профессиональные каллиграфы поддерживали жизнь традиционной арабописьменной эпиграфики вплоть до 1960-х»

Сижу в  тихой комнате и  слышу шепот. Вот звучат стихи о  смерти и  смысле жизни. Вот по  камням бегут строки о  бренности бытия: «Вчера я  был подобен тебе, а  завтра ты  будешь подобен мне…» Вот скрип каляма в  руках шакирдов  — это они оставили все эти тексты, от  которых в  глазах рябит. И, конечно, Коран. В  тишине как будто кто-то нашептывает: «һәрбер макталанмак вә кәмал сыйфатлары берлә сыйфатланмак, барлыкта булган җанлы вә җансыз барча мәхлукларны тәрбия берлә өзлексез үстереп кәмаләтләренә ирештерүче, Аллаһыга хастыр…» Перед глазами  — прогнившие, обуглившиеся книги. А  в  ушах  — наперебой звучат их  пронзительные голоса. И  где-то облаком витает скупое признание собеседника: «Сегодня мы  жалуемся: „Нам не  дают громко говорить ‚Амин‘ в  мечети!“ А  через какие трудности прошли наши предки? Настолько силен был страх в  их  сердцах, что они не  научили своих детей религии. Нам сегодня все это очень сложно представить…»

Последние месяцы я  провел в  дороге: пересаживаясь с  поезда на  машины и  самолеты, я  исколесил пространство от  Темникова на  западе до  Оренбурга на  юге и  Сармана на  севере. Раньше я  предпочитал длительное пребывание в  одном селении или кусте деревень с  целью их  подробного изучения. Сейчас  же я  все больше убеждаюсь в  полезности «набеговой» экспедиции  — за  полтора-два дня в  каждом месте мы  успеваем познакомиться с  интересными личностями и  навестить друзей. Общение и  наблюдение  — главные союзники исследователя. Подробно архивный материал можно изучить и  в  кабинетной тиши, а  вот дыхание жизни важно уловить прямо в  «поле».

В  первую очередь меня интересует прошлое  — семейные архивы, труды интеллектуалов и  простых людей, их  бесценное наследие. Но, как известно, нет прошлого без настоящего. Везде на  нашем пути встречаются добрые люди, готовые помочь бродячим историкам. Надо отдать должное, стремление к  знаниям у  нас пока не  порицается. Многие, даже если не  понимают до  конца целей нашей работы, инстинктивно чувствуют ее  важность. Если не  заботиться о  культурном наследии, что мы  оставим после себя потомкам?

За  две недели работы мы  собрали под сотню татарских рукописей XVII–XX веков, сняли массу фото и  видео, много чего увидели, услышали, прочувствовали. Впечатлений  — море, и  было  бы редкой скупостью не  поделиться ими с  уважаемым читателем.

Везде во  время поездки мы  говорили по-татарски. Каким  бы ни  был местный диалект, мы  прекрасно понимали друг друга. В  Мордовии меня окружала мишарская речь  — певучая, богатая на  лексику. Я  понимаю ее  на  97 процентов и  могу что-то  сам сказать. Записываю словечки, отмечаю для себя интонацию и  различия с  другими диалектами и  литературной нормой. В  тоже время  мишаре Иске Балтача и  мишаре Белозерья  —  это, как говорится, две большие разницы: и  в  плане быта, и  в  плане языка, и  в  плане внешности. 

Важно, что молодежь, наши сверстники, не  теряют интереса к  своей культуре. Очень приятно было слышать от  них каждый день «мишаризмы»  вроде янтыктан («со  стороны») и  мәчет («мечеть», ударение на  ә ). Между Оренбургом и  Уфой все еще живы островки литературного татарского языка. Только время от  времени в  речи прорываются местные словечки вроде нәсәкәй («это самое») и  тастымал («полотенце»). Чувство языковой общности усиливается при знакомстве с  рукописной традицией: в  книжной культуре влияние устных диалектов минимизировано, и  мы  видим бытование общей культуры, разделяемой мишарами, казанскими татарами  да  и  башкирами. Разнообразие повседневной культуры гармонично сочетается с  ощущением общности на  более высоком уровне  — в  области философских и  религиозных концептов, литературы и  искусства.

«Камни с надписями ставились выходцам из разных мест, будь то «казанлы», то есть из Казани, или же уроженцы Дагестана, Казахстана, Хорезма и других территорий»

Вообще, о  высокой культуре стоить сказать отдельно. В  Оренбурге и  татарских селениях неподалеку, в  первую очередь в  Каргале, мы  познакомились с  богатыми традициями каменного зодчества XVIII–XX веков. В  этих местах нет недостатка в  камне, поэтому издавна местные жители строили каменные дома, ставили надмогильные камни, строили фамильные склепы и  огораживали их  длиннющей каменной стеной. Екатерининская дорога, находящаяся в  этих местах,  — и  та  выложена камнем. Удивительно, но  в  селении Стерлибашево (Эстәрлебаш) в  Башкортостане  профессиональные каллиграфы поддерживали жизнь традиционной арабописьменной эпиграфики вплоть до  1960-х.

Культура эта была над национальна, что наиболее очевидно на  комплексе погребальной эпиграфики в  селении Каргала под Оренбургом. Камни с  надписями ставились выходцам из  разных мест, будь то  «казанлы», то  есть из  Казани, или  же уроженцы Дагестана, Казахстана, Хорезма и  других территорий. Люди были разные, но  их  смерть в  равной степени описана эстетическим языком исламской культуры. Ключевую роль в  трансляции этой культуры играл тюркский язык  — через шаблонные надписи эпитафий, поэтические строки и  орнамент этот язык передавал важнейшие идеи, объединявшие людей.

Здесь мы  подходим к  важному наблюдению: современные мусульмане являются прямыми наследниками этой богатой и  необычайно колоритной культуры. На  мой взгляд, этот момент явно недооценивается собственно мусульманами в  самоописаниии, позиционировании себя во  внутрироссийском пространстве. Нам необходимо помнить, что исламская культура является неотъемлемой частью российского и  мирового культурного наследия.

Нельзя сказать, что у  мусульман в  регионах России нет своих проблем и  переживаний. Их  хватает с  лихвой, но  многие из  них происходят от  взаимного страха, недоверия и  просто недостатка знания (фактическое отсутствие исламоведческого образования в  крупнейших вузах страны дает о  себе знать). На  мой взгляд, хотя  бы часть существующей напряженности могла быть снята через акцент на  исламе как богатейшей культурной традиции, (не)благодарными наследниками которой являются современные мусульмане России.

«Нам необходимо помнить, что исламская культура является неотъемлемой частью российского и мирового культурного наследия»

Что это значит на  практике? Исламской культуре в  России катастрофически не  хватает внимания самих мусульман. В  лучшем случае, например, ценность уникального погребального комплекса в  Каргале признается лишь теми людьми, чьи родственники там похоронены. Любой интерес к  этой культуре со  стороны ( янтыктан !) вызывает искреннее удивление. Я  убежден, что нельзя сводить столь важные места памяти и  культурные пространства к  краеведческим увлечениям — это слишком большая роскошь.

Парадоксально, но  советский проект строительства наций привел к  провинциализации сознания и  дроблению культурной общности мусульман на  местечковые квартиры. Сейчас в  регионах сложно встретить человека, способного мыслить масштабно и  ментально выйти за  пределы «возделываемого огорода», небольшого участка интересующей его отрасли. В  регионах заложен очень серьезный культурный, интеллектуальный и  финансовый потенциал. Но  максимум, на  что этот потенциал сейчас способен  — это строительство деревенских мечетей и  проведение супер-Сабантуя. Ученый-богослов Риза Фахретдинов не  был родственником золотопромышленникам Рамеевым, но  масштаб мысли и  уровень культуры последних обеспечил жизнь для крутейших (да-да, крутейших!) проектов  вроде журнала «Шура», выходившего в  Оренбурге между 1908 и  1917 годами.

Каков  же будет эффект от  внимания именно к  культурной составляющей ислама? Во-первых, с  престижем высокой культуры не  зазорно ассоциировать себя не  только самим мусульманам самых разных толков, но  и  нашим согражданам в  целом. Повторюсь: исламская культура  — это часть России, так  же как русская культура уже стала частью исламской цивилизации. Отсюда, во-вторых, эффект единения и  любопытство, интерес к  друг другу (не  об  этом  ли говорится в  Коране?). В  том числе  — и  в  первую очередь  — это эффект единения самих мусульман. Высокая культура, объединявшая образованных людей и  задававшая стандарт для простых прохожих в  прошлом, способна на  объединение и  теперь.